Робин Гуд

Детские умные часы Elari KidPhone 3G с трекингом, голосовым помощником Алисой от Яндекса, видеозвонком и кнопкой SOS Купить

Глава шестая,
в которой рассказывается о веселой встрече старых друзей

И Робин обоих их за руки взял –
И ну вокруг дуба кружиться!
«Нас трое веселых, нас трое веселых,
Втроем будем мы веселиться!»

– Клянусь святым Дунстаном, видно, как она растет! – воскликнул Мук, сын мельника, обращаясь к своему соседу. Парень лежал на животе, подперев руками подбородок, и разглядывал пучок молодой травы, пробившейся на свет сквозь толстый слой прелого листа. – Кабы не обед, который урчит еще у меня в брюхе, ей-ей, я принялся бы за свежую травку, как добрый конь!

– Вот ведь обжора! – рассмеялся Клем из Клю. – А я так и думать не могу о еде. Право, служи я по-прежнему своему приору, мне хватило бы такого обеда до самого Михайлова дня.

– Охотно верю. Небось ты привык у него поститься и до Михайлова дня и после.

Стрелки лежали на самом припеке у ручья, неподалеку от той лужайки, по которой недавно кружились Робин и отец Тук, стараясь пересчитать друг у друга кости своими дубинками. Темными заплатами по молодой траве разбросаны были зеленые плащи лесных молодцов.

Кое-где еще курились костры и потрескивало на угольях недоеденное мясо. Многие спали, осоловев от вина и сочной оленины.

Из избушки отшельника донеслись веселые звуки лютни. К тонкому звону струн присоединился густой голос отца Тука:

Если ты купишь мясо –
С мясом ты купишь кости.
Если ты купишь землю –
Купишь с землей и камни.
Если ты купишь яйца –
Купишь с яйцом скорлупку.
Если ты купишь добрый эль –
Купишь ты только добрый эль!

– Пойдем-ка послушаем, как поет святой отец, – предложил Клем. – Сдается мне, что он ладит с лютней не хуже, чем с дубиной и чаркой.

Псы, лежавшие на дороге, не шелохнулись при приближении стрелков. Перешагнув через псов, стрелки вошли в обитель отшельника.

Посреди грубого дубового стола стоял пузатый бочонок, окруженный недопитыми ковшами из воловьего рога. Почерневший деревянный Христос терпеливо смотрел со своего креста на отца Тука, перебиравшего струны лютни.

Робин Гуд, Маленький Джон и Вилль Статли смотрели на святого отца с удивлением и восторгом, потому что толстые пальцы причетника с необыкновенной легкостью порхали по струнам, а песен в его зычной глотке был неистощимый запас.

– Сколько монахов видал на своем веку, а такого не видывал, – сказал Вилль Статли, когда отец Тук кончил петь. – Скажи-ка, отец, ты какого монастыря? Если в твоем монастыре все монахи вроде тебя, я охотно выложу последний шиллинг за тонзуру и, клянусь Девой Марией, до конца дней не нарушу устава вашей обители!

Отец Тук повесил лютню на колышек, вбитый в стену. Он лукаво усмехнулся.

– Что ж, – сказал он, – коли хочешь повидать мой монастырь, отправляйся прямой дорогой в Рамзей, в графство Гентингдоншир. Оттуда рукой подать до нашего монастыря. Ты спроси, как пройти в Аббатов Риптон, – тебе всякий мальчишка укажет. Только ежели случилось бы тебе добраться до Риптона, избави тебя Господь назвать там имя фриара Тука. Ибо в Священном Писании сказано: что посеешь, то и пожнешь. А я посеял там хорошие колотушки.

– Вилль, Вилль! – укоризненно покачал головой Робин Гуд. – И не жаль тебе добрых товарищей, что собрался в монастырь? Если так не хватает тебе духовных наставлений, у нас будет отныне свой духовник, капеллан и келарь. Не так ли, святой отец?

– Уж больно легко принимаешь ты людей в свою дружину, – заметил отец Тук. – А ну как я вовсе не Агнец Божий, а наемник Гая Гисборна или лесничий шерифа ноттингемского?

– Не тревожься, фриар Тук, у тебя найдутся поручители, – раздался голос Маленького Джона. – Если доброе вино не отшибло у тебя памяти, может быть, ты вспомнишь виллана Рамзейского монастыря Джона Литтля?

– Еще бы не помнить! Из-за него-то мне и пришлось попрощаться с Аббатовым Риптоном. Помню, конечно, помню! Парень был видный, на голову выше тебя, стрелок.

– Неужто повыше? – Робин Гуд бросил быстрый взгляд на своего товарища. – А я-то думал, что не родился еще на свет человек выше нашего Маленького Джона!

– Повыше, повыше, – повторил монах, – да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: «Благодарствуйте, сэр сенешал», я думал, старик наш тут и протянет ноги.

– Да ты расскажи толком, святой отец, – вмешался в разговор Клем из Клю. – А то наплел – ничего не понять. Что за сенешал такой и при чем тут сено?

– А сенешал – это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. – Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. – Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне – принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принес с собой косу длиною в добрых семь футов, а окосье – с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько подымет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснется земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. «Благодарствуйте, сэр сенешал». И пошел прочь. А мой сенешал кричит: «Стой! Нет правила, чтобы такая была коса». Он кликнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: «Ты что стоишь, как дубина?» Я говорю: «Не могу, мне надо сумку беречь». Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка – вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер, я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков.

– Порадовались небось ваши вилланы пропаже! – сказал Робин Гуд. – А ну-ка, фриар, покажи нам эти грамоты.

Стрелки с любопытством склонились над телячьей сумкой бывшего риптонского писаря. Отец Тук вытащил из нее пачку желтовато-серых свитков. Лица стрелков побледнели, глаза заблестели, а брови нахмурились, потому что каждый из них был когда-то вилланом и знал, чего стоят эти узкие полоски кожи.

– Вот он, хирограф Джона Литтля, – сказал отец Тук, раскатывая на столе ленту грубого пергамента, изрезанную по краю неровными зубцами.

– А ну-ка, почитай, почитай, – вздрогнув, сказал Маленький Джон и положил руку на стол, придерживая конец упругого свитка. – Посмотрим, сколь ты силен в грамоте, фриар!

Отец Тук хлебнул эля и принялся читать:

– «Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря. Он платит за это в три срока. И еще на подмогу шерифу – четыре с половиной пенни; при объезде шерифа – два пенни сельдяных денег. И еще вилланскую подать, плату за выпас свиней, сбор на починку мостов, погайдовый сбор, меркет, гериет и герзум. На Рождество – один хлеб и трех кур в виде рождественского подарка; на Пасху – двадцать яиц; за право собирать валежник двух кур…»

Отец Тук читал, медленно покачиваясь из стороны в сторону.

Клем из Клю, присев, внимательно смотрел ему в рот: искусство чтения удивляло его куда больше, чем искусство, с которым монах владел дубиной.

Вилль Статли, и Мук, и Робин, точно сговорившись, перевели взгляд с пожелтевшего пергамента на вечерние облачка – золотые кораблики, скользившие в вышине по вершинам дубов.

– «…Каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, Джон Литтль должен работать в течение трех дней ту работу, какая будет ему приказана…»

– Мы работали на господина по понедельникам, вторникам и средам, – задумчиво сказал Вилль Статли.

– «…Если ему будет приказано молотить, то за один рабочий день Джон Литтль должен обмолотить двадцать четыре снопа пшеницы или ржи или тридцать снопов ячменя…»

– Вот и у нас было тридцать, – кивнул головой Мук.

– «…А при расчистке старой канавы он должен прокопать ров длиной в одну роду… Джон Литтль должен собрать за один рабочий день две связки хвороста и пятнадцать связок терновника. Он должен вспахивать каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, по одной полосе совместной плуговой запряжкой с другими вилланами».

Облачка в небе вспыхнули малиновым огнем. С каждой строчкой новые и новые повинности обрушивались на несчастного виллана. Они оплетали его со всех сторон бесконечной паутиной.

Каждое слово напоминало стрелкам о кабале, от которой они бежали в леса, и все выше и выше подымалось небо над избушкой отшельника, и привольнее шумели тронутые багрянцем вершины деревьев.

Никто не заметил, как Маленький Джон, порывшись за пазухой, вытащил оттуда измятый, пропитанный потом клочок пергамента.

– «…В обычные же сенокосные дни, – читал фриар Тук, – он получает столько сена, сколько может поднять на рукоятке косы, так, чтобы коса не коснулась земли…»

Тут Маленький Джон швырнул на стол свою грамоту.

– А ну-ка, святой отец, проверь, не сойдутся ли мои зубцы с твоими!

Десяток широких ладоней сразу притиснул обе полосы пергамента к столу.

Зубцы свитков сдвинулись и сошлись вместе так точно, будто нож только что раскроил грамоту на две половины.

«…Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря…» – эту строку прочел отец Тук на клочке пергамента, брошенном на стол Маленьким Джоном. Он поперхнулся от изумления и вытаращил свои маленькие глаза на стрелка.

– Ну-ка, приглядись, фриар Тук, правда ли это, что твой Джон Литтль был на голову выше меня? И в плечах пошире?

– А… а… а, пожалуй, что я и приврал, – отирая со лба пот, пробормотал отец Тук, и дружный хохот покрыл его слова.

Робин Гуд налил полный ковш и поднял его высоко над головой.

– За веселый Шервудский лес! – воскликнул он. – За королевских оленей и наши меткие стрелы! За тридцать девять моих молодцов и за сорокового – фриара Тука!

Но фриар Тук решительно затряс головой.

– Погодите пить за фриара Тука, – сказал он. – Я не могу сейчас вступить в дружину. Честный человек должен держать свои обеты. У меня есть еще должок перед святым Кесбертом, и, пока я не расплачусь с этим долгом, я над собой не волен.

Робин Гуд насупился и с досадой посмотрел на отца Тука.

– Какой же это обет ты дал святому Кесберту? Отправиться в Святую землю защищать Гроб Господень?

– Нет, Робин, до Гроба Господня посуху не пройдешь, а морем – какой корабль выдержит тяжесть такого брюха? Я поклялся святым Кесбертом отправиться в Ноттингем на состязание лучников и доказать всему свету, что лук в руках хорошего монаха посылает стрелы в мишень нисколько не хуже, чем в руках королевских стрелков. Состязание начнется в пятницу, так что нынче же ночью мне нужно пуститься в путь.

Робин Гуд ухмыльнулся, покручивая ус. Он кивнул головой:

– Такие обеты мы уважаем, фриар Тук. Такие клятвы нужно держать твердо. Но только, сдается мне, не в обиде будет святой Кесберт, если вместо тебя в Ноттингем отправится Маленький Джон. Ведь он еще не расплатился с тобой за стог сена, который с твоей помощью унес с заливных лугов.

Тут Робин подмигнул Маленькому Джону; тот поднял свой лук, натянул и спустил тетиву. Тетива запела.

– Клянусь святым Кесбертом, – воскликнул стрелок, – я заплачу твой долг сполна, фриар Тук! Дай мне стрелу из твоего колчана.

Отец Тук не заставил себя долго упрашивать. С притворным вздохом он протянул Маленькому Джону сплетенный из ивовых прутьев колчан. Тот вытащил стрелу и внимательно взвесил ее на ладони. Потом сунул ее обратно в колчан и выбрал другую, потяжелее. Широкий железный наконечник блеснул, как остро отточенный нож.

– Хороша, – сказал Маленький Джон, – пряма и устойчива на ветру. – Он сравнил с нею стрелу из своего колчана. – Можно подумать, что их делал один стрельник. Не хромой ли стрельник из Трента?

– Он самый. Кто же еще умеет сделать такую стрелу? Но у тебя теперь две одинаковые. Смотри же не спутай, помни, какая из них моя.

– Не беспокойся, фриар, святой Кесберт будет доволен.

Робин Гуд поднес к губам свой рог. Трижды протрубил рог, и не успел еще звук его затихнуть в глубине леса, веселая вольница собралась перед домом отшельника. Дружным криком приветствовали стрелки нового соратника, фриара Тука. Потом, рассыпавшись по чаще, двинулись к Шервудскому лесу.

По лесной тропе шли только Робин, отец Тук и Маленький Джон, а впереди них, широкой грудью раздвигая орешник, трусили псы святого отца.

Теперь кончилось время шуток. Робин Гуд толковал с друзьями о серьезных делах. Он говорил о том, что шериф ноттингемский все теснее смыкает кольцо вокруг горстки отважных стрелков.

– Мы можем уйти в Линдхерстский лес, – говорил Робин. – Но что в этом толку? Нас только четыре десятка. А рабов в веселой Англии…

Он не кончил фразы и некоторое время шел молча. Потом тряхнул головой.

– Ступай, ступай в Ноттингем, Маленький Джон, – сказал он вдруг. – Постарайся разведать, что замышляют наши враги. Мы должны знать наперед, откуда грозит нам удар. Я подыму вилланов в Сайлсе и в Вордене. А пока… пока мы должны беречь наши силы, потому что во всей веселой Англии – только четыре десятка свободных людей, только четыре, только четыре десятка…

Верхушки дубов и каштанов ловили еще последние лучи солнца, но в лесу уже было темно.